Археология человеческих пристрастий

[Vellna]

В наших знаниях о древнейших предках, как известно, есть вопиющие провалы. Провалы эти заполняются усилиями археологов, палеонтологов, антропологов, историков. Появился и еще один способ реконструировать образ жизни и манеру мышления первых людей — этологический. Изучив поведение и условия существования ближайших к человеку, ныне живущих братьев наших меньших, перебросить мостик к поведению… нас самих. Статья, публикуемая ниже,- попытка реконструкции неглавных, второстепенных странных особенностей нашего поведения. Следует предупредить читателя, что он не увидит пока в восстанавливаемом облике представителя семейства гоминид какое-то определенное, уже знакомое ему из антропологии лицо — в одном случае это неандерталец, а в другом — архантроп или даже австралопитек. Ведь если биолог может утверждать, что, скажем, тяга к огню — след прожитых в пещерах миллионов лет, то вопрос о том, какие это миллионы до нашей эры, решат другие специалисты. Но не будем разочаровываться такой приблизительностью, уточнения и поправки — дело времени. В следующем номере разговор на эту тему продолжится. Со своей точкой зрения выступят доктор биологических наук А. А. Малиновский и кандидат биологических наук Е. Н. Панов.

От вороны до коллекционера

Я живу на безлюдном берегу моря. Когда устанешь, нет лучшего отдыха, чем бродить с собакой вдоль песчанного пляжа. Собака то отстает, что-то обнюхивая, то забегает далеко вперед. Испугивая расхаживающих по берегу чаек и ворон. Они ходят не без дела -они собирают. Для эколога это слово-научный термин. Собирательство-экологическая ниша, профессия животного, его способ добывать себе пропитание. Нелегкая профессия. Другие умеют нырять за рыбой или бить птиц на лету, или нападать из засады, или долбить деревья в поисках насекомых, или безошибочно вынимать длинным клювом червей из-под земли, а собиратель ничего этого не может. Он бродит, подбирая все. что не убежит, что удается найти, переворачивая коряги и камни, роясь в выбросах водорослей. Они умны, эти собиратели. Природа не снабдила их специализированными органами-орудиями, и они все время сталкиваются с нестандартными ситуациями: каждый раз приходится решать, как вынуть насекомое, спрятавшееся под этот камень, как перевернуть именно эту корягу, как извлечь объедки из брошенных человеком предметов. Они учатся всю жизнь.
Моя собака очень довольна: она знает, что ей делать на берегу — ведь она тоже отчасти собиратель. Вернее, собирателями были ее предки, а она — породистая собака, она сама не должна искать пропитание, более того, ей запрещено подбирать всякую дрянь. Но нет-нет да схватит украдкой тухлую рыбешку и жадно сожрет ее. А дома такая чистюля и привереда в пище! Сколько ни перевоспитывай, а инстинкт сильнее. Инстинкт собирателя.
Да, здесь, на этом пустынном берегу. у всех есть дело, все знают, зачем они здесь. Только я отдыхаю. Бреду неторопливо, то приближаясь к воде. то отдаляясь, привлеченный какими-то валяющимися предметами. Иногда это диковинные бутылки дальних стран, порой — ящики странной формы, не обычного материала, с надписями на неведомых языках или разноцветные поплавки. Машинально подбираю их, несу с собой — жалко расстаться, а когда накопится много-прячу в какой-нибудь ящик и боюсь, как бы кто-нибудь не унес его, хотя знаю, что никогда не вернусь за этим хламом.
Вот я и отдохнул. Мы с собакой поворачиваем и быстро идем обратно — мимо разбросанных мною куч, мимо тщательно собранных груд сокровищ. Нет. и у меня тоже было занятие на берегу — я собирал.
Мы все собираем, отдаваясь инстинкту, голосу предков человека, ибо гоминиды начали свой путь на земле, имея единственную экологическую нишу — нишу собирателя. И сейчас еще в дебрях Амазонки, в пустынях Австралии и Южной Африки, на островах Океании существуют племена собирателей. Но дело даже не в этом: любой биолог, которому обрисуют существо, подобное нашему предку, еще не владеющему орудиями, подтвердит, что оно предназначено для ниши собирателя.
Многим видам животных, например травоядным, пища дается даром, она вокруг. Первобытный человек не умел быстро бегать, не был наделен ни острыми когтями, ни мощными зубами, ни желудком, способным переваривать траву, листья и ветки. Пищевые ресурсы человека всегда были ограничены, голод-постоянный его спутник. Чтобы прокормиться охотой, он был еще очень слаб. Это потом он сам изобретет орудия нападения, которых лишила его природа. Небольшие стада-два-три десятка-ранних гоминид, полулюдей, еще даже и неумелых, бродили по саванне, вблизи водоемов и рек. Дохлая рыба, объедки со стола хищников, моллюски, почки, побеги, ягоды, орехи, черви, насекомые, пресмыкающиеся, изредка попавшиеся или убитые пал кой зверьки, птицы, яйца — вот меню собирателя. Немногое из этого странного набора используется в современной кухне. Но наша склонность лакомиться продуктами с острыми запахами-с тех времен.
Не всегда инстинктивная тяга к собирательству очевидна, в иных случаях картина смазана, потому что когда человек имеет страсть (именно страсть, а не средство заработка) к сбору грибов, ягод. орехов, кажущаяся практичность этих занятий скрывает их суть. Но так ли вам нужны эти грибы — ведь их можно купить, но вы любите их собирать. Может статься, что вы и есть их даже не любите. Собирая же, вы счастливы, когда внутреннее чувство-там, за этой березкой» — не ошибется, гриб там и есть. Это счастье предвидения, знания наперед, счастье сбывшегося инстинкта.
Слово это употребляется в быту часто как символ всего низменного, всего дурного в человеке. Инстинкты рекомендуется скрывать и подавлять. Инстинкту противопоставляется мораль и разум. Но в биологии, у этологов, слово «инстинкт» имеет иное значение. Им обозначают врожденные программы поведения. Можно сделать очень сложную ЭВМ, но пока ее не снабдят программами, она ничего не сумеет рассчитать. Программы — инстинкты ЭВМ. Так же и мозг. Чтобы начать действовать, он нуждается в программах-как узнавать задачи и как решать их, как учиться и чему учиться. Животное рождается с этими программами, с очень большим набором очень сложных и тонких программ Эти программы входят в генетический код так же точно, как программы развития морфологических признаков животного. Они передаются из поколения в поколение, их создает естественный отбор, без конца по-разному комбинируя малые, простые блоки в новые системы. Комбинации проверяются в судьбах-счастливых и несчастных — миллионов особей. Неудачные программы выбраковываются с гибелью особи, удачные-размножаются. Инстинкты вырабатываются медленно-так же долго, как и новые органы, а став ненужными, перестраиваются или разрушаются медленно, не быстрее, чем морфологические приспособления — число пальцев, форма клюва, строение зубов.
Наши предки были беднее других животных с готовыми программами-именно потому, что рождались они с необходимостью учиться действовать в нестандартных ситуациях. По этой причине и стал быстро развиваться мозг антропоидов. Но отдельными блоками программ-инстинктами они не были обделены. Множество инстинктов, которые унаследовал человек, не только не успели разрушиться, более того. они не исчезнут никогда. Потому что они нужны, потому что они по-прежнему служат, составляя фундамент рассудочной деятельности. Она развивалась не на пустом месте, а от врожденных программ.
И инстинкт собирателя, .содержащий в себе стремление искать, различать, классифицировать, учиться, награждающий нас за правильное применение программы радостью удовлетворения, этот инстинкт проявляется не только в атавизмах — сборе даров природы. Он, например, и в азарте коллекционера марок и этикеток.

Любовь к месту, где прошло детство

Есть маленькая точка на карте, место, где мы родились и провели детство. Место не лучше и не хуже тысяч других, но для нас особое. Мы бессознательно привязаны к нему. Нас тянет увидеть его снова, поэта оно вдохновляет на прекрасные строки. увидеть даже упоминание названия этого места в газете для нас волнующе, а встретив земляка, человека как все, мы радуемся ему по-особому. Почему?
Невольное уважение испытываешь к перелетным птицам за их инстинктивную привязанность к своей родине — роще, озеру, скале,- которую они находят, пролетая тысячи километров, применяя для этого чудеса ориентации, находят, даже если ученые завозят их далеко в сторону. Нам близко и понятно это стремление. Но когда читаешь, что эти же птицы, имея крылья, никуда зря не летают, что они могут прожить все лето, не удаляясь дальше нескольких километров,- трудно понять их. Мы бы полетели, посмотрели. Страсть путешествовать.
Есть территориальные животные и есть номады-бродяги, не знающие дома. Каков же человек? Каким был наш обезьяний и полуобезьяний предок? Как всякий собиратель, он должен был бродить. Но небольшое стадо существ, похожих на австралопитеков, брело не куда попало — оно бродило по своей традиционной территории. Это была их родина. А дальше простирались владения других групп, откуда их изгоняли. Кочевать по знакомой территории выгоднее — уже известны и кормные угодья, и водоемы, и укрытия, и живущие на ней хищники. Эту территорию, следовательно, нужно узнавать и ценить ее выше других.
Есть в детстве каждого территориального животного особый момент — период закрепления территории. В это время происходит импринтинг — запечатление в мозгу облика окружающего мира. Запечатление навсегда. Став взрослым, животное стремится не потерять этой территории, возвращается на нее. Если период запечатления короткий, а животное в это время малоподвижное, оно запомнит маленький участок. Если период длинный, как у человека, и животное много перемещается, оно запечатлеет обширную территорию.
Наша маленькая индивидуальная родина всегда дорога сердцу, где бы ни вырос человек-в тундре или в тайге, в пустыне или на берегу моря, на островке или в городе,- ибо она запечатлевается в нашем мозгу и окрашивается положительными эмоциями. Но многие виды животных имеют и еще один, уже врожденный образ — образ подходящей для вида экологической среды. При возможности выбора выросший в изоляции олень предпочтет лес, а сайгак-открытые пространства. Исходная среда человека — это саванна. И для нас до сих пор самый приятный ландшафт-чередование групп деревьев и кустарников с открытыми пространствами, вблизи реки или озера.

Страсть к охоте

Такое крупное существо, как человек. не могло бы прокормиться собирательством ни в степи, ни в лесу, ни в тундре. Да и в саванне численность первобытных людей была очень невелика. Чтобы увеличивать численность, расселяться, осваивать новые ландшафты, нужно было расширять свою экологическую нишу — найти новые способы добывать пищу. Спектр питания современного человека необычайно широк-от почти исключительной плотоядности эскимосов до почти полного вегетарианства некоторых племен в Индии.
Схематизируя процесс расширения ниши, выделяют этапы охоты, скотоводства, земледелия и индустриального производства. Но одно дело этапы развития общества и совсем другое-сам факт открытия того или иного способа добывать пропитание. Пшеницу культивировали как дополнительный источник питания уже 50 тысяч лет назад. Саванну начали регулярно выжигать (это делается для примитивных посевов) тоже 50 тысяч лет назад. Земледелие как основной источник питания некоторых племен существует 9-10 тысяч лет. И столько же лет назад уже был домашний скот — овцы, козы. свиньи.
Словом, процесс освоения и охоты, и земледелия, и скотоводства шел параллельно. Только на разных этапах какое-то из занятий становилось более эффективным.
В последние годы неожиданно раскрыли одну тайну современных человекообразных обезьян: изредка они охотятся на крупных животных. Если это делали и предки человека, то дальнейший переход их к охоте очень упрощался. И до сего дня у многих сытых, занятых совершенно иной деятельностью людей, проявляется инстинктивная страсть к охоте. Если мы соберем вместе самые приятные, эмоциональные компоненты, из которых слагается охотничье удовольствие, то обнаружим, что они разные у разных людей. Одни любят охотиться в одиночку, для других главное — особые отношения в коллективе мужчин-охотников. Есть любители мелкой дичи и любители опасных охот на крупного зверя. Поклонники охоты-изнурительного преследования и поклонники охоты из засады. Все эти варианты нами унаследованы.
Но наш охотничий инстинкт в одном не похож на инстинкт хищного зверя: врожденных программ, методов охоты мы не имеем. Тигр от рождения знает несколько способов. как поймать и убить жертву; рысь знает, как затаиться на дереве над тропой, как прыгнуть на косулю, куда вонзить когти и куда-клыки: сокол знает, как напасть на утку и как, проносясь мимо в пике, рассечь ее одним когтем. В течение жизни они совершенствуют искусство применять программы. а не выдумывать новые. Врожденная же программа человека побуждает его только подкрадываться, догонять, хватать, возможно, чем-то ударить. Человек сам находил методы охоты, частично наблюдая действия настоящих хищников, но в основном изобретая новые.
Именно это качество позволило ему не конкурировать с другими хищниками. И у некоторых племен нет ненависти к хищникам, которая так сильна у скотоводов.

Тяга к земле

Они всю жизнь жили в городе, работали в главке, тресте, министерстве, имели дело с бумагами и людьми, любили эту работу. В отпуск ездили в санаторий, вечерами ходили в театр, читали, принимали гостей. Работать руками не любили, да и не умели. Дома не то что ремонт сделать - гвоздь забить проблема. Вышли на пенсию, поселились на даче- ради свежего воздуха и тишины. И переменились. Сажают и пересаживают деревья и кусты, таскают на себе землю, ползают на четвереньках по грядкам с клубникой и цветами, делают какие-то компосты, страдают, что мало достали навоза. Сухонькие старичок и старушка, в чем душа держится. И еще забота: их преследует урожай. И они изводят знакомых, заставляя их есть клубнику до аллергии, притаскивая на себе пудами яблоки, охапками — цветы. О таких говорят — проснулась тяга к земле. В этом случае, если скажешь: «Инстинкт!»,- не удивятся, слишком очевидно.
Как возник у человека инстинкт земледельца и садовода — редчайший в мире животных? Трудно поверить, что примитивный собиратель мог, просто наблюдая растительный мир. представить себе всю цепь поразительных превращений семени в плодоносящее дерево и сразу приступить к сознательному земледелию. Убедительнее гипотеза постепенного перехода, при которой осознавалась лишь часть собственных действий и их результатов.
Прятать излишки съестного на черный день — поведение, присущее многим животным, не исключая обезьян. На этой основе возникло много удивительных связей между животными и растениями. Семена сибирской сосны («кедра») или желуди дуба не разносятся ветром, не цепляются за животных-они падают под дерево. Несколько видов животных — бурундук, кедровка, белка — подбирают орешки кедра и прячут их. Кедровка улетает далеко, прячет несколько орешков в земле, прилетает снова, опять уносит и прячет. Часть она потом найдет и съест, но часть не найдет или они не понадобятся, и там, в новых местах, вырастут кедры. Сойки тем же способом расселяют дуб. Человек-собиратель, поступая так же, засевал территорию своего кочевья полезными растениями. Человек живет долго, он может обнаружить, во что. спустя несколько лет. превращаются его кладовые. И когда-нибудь осознать побочную пользу своих действий. Древние греки еще помнили, что их далекие предки питались желудями. Сажать дубы и плодовые деревья вдоль дорог при переезде на новое место — древний и не очень понятный нам обычай.
Когда поспеет урожай, к диким плодоносящим деревьям приходит много животных — конкурентов человека. Отгонять, отпугивать их.- естественное поведение, до этого первобытному человеку не нужно было додумываться. Но обнаружив, что дерево можно оградить от посягательств колючими ветками, палками, как он ограждал на ночлеге себя, человек открыл садоводство. Вокруг таких огражденных деревьев их молодые побеги не повреждались травоядными животными, разрастались и начинали плодоносить. Одно дерево превращалось в сад, рощу. Культы старых плодовых деревьев, священные плодовые рощи,- возможно, воспоминание о практических методах прошлого.
Сходно могло развязаться освоение мелких однолетних и двулетних растений, превращаясь в примитивное огородничество. Кстати, во многих языках сохранилось это воспоминание: «огород» — не важно, что посажено, что растет, важно, что огорожено.
Потребовались десятки тысяч лет, чтобы человек разработал весь процесс превращения не приносящей пищи земли в плодоносную ниву. Девять тысяч лет назад возникло кочевое подсечное земледелие, истинный продукт разума. Лес выжигался и вырубался, гарь засеивалась, плодоносила несколько лет, истощалась, и — вперед, и все снова. Выгорала, выдувалась ветром и превращалась в сахару саванна, горели широколиственные деревья, мелели реки, разрушались экосистемы.

Четвероногий Друг

Человек расселился по всей Земле — шире, чем любой другой вид животных. И везде вместе с ним-собака. Собака для охоты, собака-пастух, ездовая собака, боевая собака, собака пищевая и собака без определенного применения — просто собака. Последних больше всего, и число их растет. Некоторые социологи считают число собак в городе одним из показателей жизненного уровня жителей.
Если вы хотите наглядно увидеть, что такое невозможность взаимопонимания.- втяните в спор любителя собак и собако-ненавистника. И если вы (редкое качество) не принадлежите ни к одному из этих кланов,-вы, пожалуй, согласитесь, что в ненависти второго много разумных доводов. Хорошая собака не только стоила вам денег при покупке-она потребляет их все время. Ее нужно кормить. Покупать ей билет в поезде и самолете, платить за прививки и клуб. Во многих странах-платить налог, покупать абонементы на площадки. Она стоит вам времени. С ней нужно гулять, и не только когда погода хорошая и прогулка приятна, но и когда хороший хозяин собаку из дому не выгонит. Вам приходится заезжать домой, чтобы выгулять ее, пристраивать ее, если вы уезжаете. И пережить смерть друга, ибо собака живет мало. Собака стоит вам нервов. Вы жили в доме в мире со всеми; вы завели собаку-и у вас появились не доброжелатели. Каждый раз вы боитесь, что она попадет под машину, потеряется, укусит кого-нибудь. Наконец, от собаки лишняя грязь в доме. Этого довольно, чтобы убедить меня не заводить ручную козу, медвежонка, попугая. Но не собаку.
Это все так. скажет любитель собак, но не это главное. А что главное? То, что я люблю собак, что я с детства мечтал о собаке, что с собакой мне хорошо, а без собаки плохо.

И никаких разумных объяснений.

Так и не удается установить, где и когда был заключен человеком союз с собакой. Даже не ясно, кем тогда была собака — волком, шакалом или просто дикой собакой-особым, не сохранившимся в диком виде животным. Очевидно лишь, что эту связь установили охотничьи племена и при том очень давно. Долгие тысячи, а может быть, десятки тысяч лет у человека был лишь один друг-собака. Не обязательно полагать, что где-то и когда-то какой-то человек решил: приручу-ка я собаку. Она будет полезна тем-то и тем-то. Очень важная для обоих видов связь могла устанавливаться постепенно.
Есть такая птичка — медоуказчик. Насекомоядная птица, питается личинками диких пчел. Летает по лесу, ищет ульи, но расковырять их. добраться до личинок не умеет. И. найдя улей, медоуказчик летит на поиск союзника, а им может быть и медведь, и барсук, и человек — все, кто не прочь поесть меду, но кому трудно найти улей. Медоуказчик с криком порхает вокруг зверя, пролетает вперед, возвращается и делает это так убедительно, что зверь идет за ним, пока не будет приведен к улью. Он разорит пчел, достанет мед, а птица съест личинок.
Австралийские зоологи изучали взаимоотношения лесных охотников-аборигенов с дикой собакой динго. Люди живут небольшими временными поселениями в лесу. Динго самостоятельно живут неподалеку. Ночью собаки приходят к хижинам питаться отбросами, но пока люди в деревне, они не обращают внимания на собак, а те — на людей. Особых симпатий между ними тоже нет.
Когда австралиец выходит на охоту, одна или несколько собак бегут недалеко от него. Охотник следит за их поведением, так как они обоняют и слышат лучше его, а динго следят за его поведением, ведь он видит дальше их и умеет убивать с расстояния. Подранков-в основном птиц-охотник и динго ищут в густых зарослях вместе. Если подранка нашла собака, австралиец пытается его отнять, что удается далеко не всегда. Если нашел абориген — собаки надеются на объедки. Если подранок так и не найден, собаки отстают и в конце концов находят его. Когда охота кончена, австралиец идет на стоянку, а собаки — в лес.
Взаимовыгодный союз двух слабо вооруженных хищников. Он мог становиться все глубже и теснее. В Австралии нет хищников, опасных для человека и собаки. Там нет и стад копытных, для охоты на которых такой союз необходим, и в Австралии он не развился. Но в саваннах Африки кочующие около стоянки человека собаки могли своим беспокойством предупреждать о приближении хищников и, защищаясь сами, отвлекать их на себя. А в охоте на стада копытных умение собачьей стаи загонять и останавливать зверя в сочетании с хитростью и оружием людей было очень удачным. При крупной добыче ее хватало на всех.
Приручение, сознательное одомашнивание было много позднее, когда связь уже стала очень тесной. И одомашнивание некоторых других животных, возможно, происходило путем постепенного взаимного сближения человека и животного. Северные оленеводы не кормят оленей-они их пасут, охраняют от волков, перегоняют на более кормные угодья. Кочевники пустыни не кормят верблюдов и даже не пасут их — они роют колодцы, поднимают на поверхность воду, расширяя этим доступные верблюдам пастбища.
Среди самых древних моральных норм человека есть запрет наносить вред тем, кто ему доверяет. Несколько видов животных воспользовались этим качеством человека, чтобы сблизиться с ним. Кошка, которую мы считаем домашней, аисты, голуби, ласточки, которых мы домашними не считаем, поселились среди нас и пользуются нашей защитой. Всех их мы любим. А к действительно прирученным животным — курам. свиньям, овцам, козам -человек не испытывает бессознательной любви.
Для первобытного человека инстинктивная тяга к собаке не была странной прихотью. Она была необходима, чтобы выжить. Примитивный скотовод обнаружил в собаке соседа-охотника еще одно качество-ее инстинктивное стремление гонять стада легко перевоспитывается в пастушеские навыки. И ему пригодилась собака. Лишь земледелец не очень нуждался в ней — разве что и стороже. Интересно, что пословицы охотничьих и скотоводческих племен обычно поминают собаку добром; у многих ранее кочевых народов слова «вождь», «провидец», «глава» и «собака» -одного корня. А в пословицах земледельцев ее удел печален.
Давно прошли те времена, давно много раз перемешались потомки первобытных охотников, пастухов и пахарей, дав начало новым народам. И давно уже не нужна нам собака в той мере, как нашим предкам. Но по-прежнему у части людей живет и требует удовлетворения тяга к собаке. Мотоцикл, автомобиль многим заменили лошадь, но собаку заменить нечем.

Любовь к природе

Первобытный собиратель, охотник, садовод были естественными членами экологических систем. Казалось бы, их влияние на природу не было разрушительным и они не нуждались в запретах поведения, нарушающего окружающую среду. Но представление о том, что только в наше время люди столкнулись с отрицательными последствиями воздействия на природу, неверно.
Отдельные узкоспециализированные, обитающие на ограниченной территории популяции неоднократно испытывали на себе катастрофические последствия собственных ошибок. Если подрывалась пищевая база, наступали голод и смерть. Истощенные и брошенные земли, хранящие материальные остатки своеобразных культур, встречаются на всех материках. Где их обитатели? Все они жертвы катастроф, вызванных разрушением окружающей среды.
Раз погибали те, кто не мог остановиться вовремя, раз выживали те, кто не доводил среду до катастрофы, значит, мог действовать естественный отбор: могли вырабатываться защитные механизмы, изменяющие поведение популяции при опасном нарушении экологической среды. Один из таких механизмов — любовь к природе. Жалость к животным, к деревьям. Стремление не портить их зря, больше необходимого. Удивительное качество — сопереживание страданиям не только себе подобных, но и чуждых нам существ. С ним родится почти каждый из нас. Его очень легко развить и усилить в ребенке, довести до полного психологического запрета. Правда, это чувство глохнет, когда ребенок убеждается, что взрослые, поведению которых он доверяет и подражает, легко нарушают этот запрет.
Европейская цивилизация, встав на путь быстрого прогресса, нуждалась в вере человека в свои силы, в способность бороться с природой, побеждать и преобразовывать ее. Философия, искусство, наука, религия — каждая по-своему — культивировали в человеке убежденность в своей исключительности, независимости от природы. Вдумайтесь, разве не странна последовательность признания обществом совсем не сладких для божьего избранника фактов: сначала — что Земля не центр Вселенной, затем — что и Солнце только рядовая звезда, и лишь спустя столетия куда более очевидное: человек -один из видов животных и обезьяны его ближайшие родственники. Легко ли нам после стольких веков безжалостного покорения природы одуматься?
И если учесть, как трудно перестроить настроение каждого члена общества, убедить каждого от чего-то добровольно отказаться, надо сказать, что прогресс в охране природы за последние двадцать лет поразительно велик. Изменения в настроении людей столь значительны, что возникает вопрос: не начали ли срабатывать какие-то бессознательные защитные механизмы? Сидя у телевизора в Москве, переживать за судьбу жирафов в Африке, слонов на Цейлоне и утконосов в Австралии? Не умнее ли мы, не предусмотрительнее ли собственного разума?
Ландшафт Древнего Египта — поля, дамбы, насосы, каналы. Так же унылы ландшафты древних цивилизаций — Индии, Месопотамии. И люди. люди. тысячи на квадратный километр. Нет места дикой природе. Культы богов, культы героев.
Но — удивительно! — вместе с тем и культы священных животных и растений. Посетивший Древний Египет Геродот с умилением описывает их. В Нижнем Египте, наиболее заселенном и окультуренном, горожане рыли пруды, в которых содержали бегемотов и крокодилов. Их кормили на общественные деньги, и горе тому, кто их обидит. Нельзя рвать священные цветы, священными рощами можно только любоваться. И в то же время в Верхнем Египте. менее обжитом, на крокодилов и бегемотов разрешалось охотиться. Там их еще было много. Священными, в сущности просто охраняемыми, были многие животные в Индии.
Прообразы заповедников, заказников, зоопарков. Еще недавно педант разъяснял гимназистам на примере священных животных и растений неразумность и религиозный фанатизм древних египтян, а теперь тот же пример мы приводим как символ их высокой культуры и осмотрительности.
Человек разумный не появляется на свет, ничего не зная о нем. Он рождается с программами, как. вести себя в этом мире. С огромным набором напутствий, выстраданных и проверенных в несметном числе поколений его предков, в калейдоскопе ситуаций, тщательно отобранных, умело сформулированных инстинктов. В этой статье, для начала. речь шла не о самых важных, не о самых очевидных из них. Напротив, о почти забытых, почти .ненужных, проявляющихся в небольших наших странностях, привычках. пристрастиях, хобби. Таких неясных, необъяснимых для нас самих. Но куда более понятных, если мы обращаемся к образу жизни наших предков.
Инстинкт удивительно корректен по отношению к разуму. Древний повелитель поведения, он не командует, не требует слепого подчинения, даже не советует. Он только незаметно подсказывает, оставляя разуму полную свободу облечь желание в подходящую времени и обстановке форму. Ведь он, инстинкт, всегда древен и консервативен, многое могло измениться в жизни — на то и дан разум, чтобы ориентироваться в меняющихся. нестандартных ситуациях и принимать решения. Разум не борется с инстинктом, и инстинкт не глушит разум. Они сотрудничают. Миллионы лет.